Зрители смеются и хохочут. Где-то в Берлине на сцену выходит комик с бумажным пакетом. Передаёт пакет другому, тот вынимает из него что-то вроде статуэтки. «Спасибо огромное, — произносит второй комик. — Ладно. Пусть постоит здесь». Это практически последние слова военкора Владлена Татарского. Публика не то что смеётся — она визжит от хохота, что та свинья. В реальности, которую пародируют бежавшие из России комики Александр Долгополов и Гарик Оганисян, за этим следует взрыв. Он забрал жизнь одного человека. 40 человек получили ранения.
Меня поразил взгляд Оганисяна, которым он, приняв пакет, обводит визжащий зал. Кажется, он и сам сейчас взревёт от нестерпимого хохота. Я смотрю на них. Мне хочется понять, что тут смешного. Я бы правда очень хотела понять природу их смеха.
Я ставлю себя на их место. Предположим, случился взрыв, Зеленскому оторвало голову. Комики выходят на сцену и пародируют последние секунды жизни Зеленского. Будет ли смешно мне? Нет. Ужаснусь. Могу ли я смеяться, зная, как выглядит тело, изуродованное насильственным образом? Как выглядит и пахнет место убийства? Нет, точно ужаснусь. Хотя сочувствовать Зеленскому я вряд ли буду.
Эмпатия — это способность поставить себя на место другого человека. И я силком запихиваю себя на место хрюкающей от смеха публики и ещё раз спрашиваю: что смешного? Для меня хороший юмор — это когда комик слегка смеётся над самим собой. И, высмеивая себя, он как бы переводит стрелки на других. Иногда я встречаю такие образчики юмора и улыбаюсь, слушая радио в такси. Но всё больше и всё чаще юмор сводится к разрушению сакрального. Выглядит это так. Вот для тебя что-то свято. Я, комик, буду высмеивать твоё святое. И ты не сможешь не обратить на меня внимание. Ты будешь знать, что я существую, комик по фамилии Оганисян. Или Долгополов. В другой раз ты не пройдёшь мимо афиши с моим именем. Но есть одно но.
Публика, принимающая такой юмор, повизгивающая от него, как недорезанный хряк, должна быть примитивной. Примерно как инфузория-туфелька.
Можно всё объяснять расчеловечиванием: не считают эти люди, собравшиеся в Берлине, Владлена Татарского человеком. Он занял не ту политическую позицию. А поставь на его место маму, папу, брата, ребёнка гогочущего — сразу перестанет быть смешно. Вот это — тоже признак примитивности состояния. Если ты начинаешь проявлять эмпатию, только когда дело доходит до тебя самого или твоих самых ближних близких, то в моральном плане ты приближаешься к одноклеточным.
Есть ещё одна вещь, которую я могла бы с прискорбием сообщить. Бывает так, что за подобный смех приходится платить. Не знаю, как это работает, не знаю, какие законы включаются в пространстве, но если кто-то там свыше не забил ещё на тебя, то тебе могут в реальности показать, что такое растерзанное тело и место насильственной смерти. И молись, чтобы этим телом был не ты и не твой близкий. А если не покажут, то на тебя забили. Как на простейшее.
А ещё у меня есть одно предчувствие, рождённое из разговоров, которые я слышала за сегодня: уголовное дело на комиков Оганисяна и Долгополова, скорее всего, будет заведено. Вот тогда и посмеёмся.
Главный редактор ИА Regnum, писатель, журналист, член СПЧ Марина Ахмедова @Marinaslovo
